Городской интернет-журнал «Среда» Первой премьерой нового сезона в пензенском драматическом театре станет «Бесприданница» — постановка 36-летнего москвича Александра Баркара, который уже ставил в нашем городе камерный спектакль «Путь левой руки». СРЕДА связалась с режиссером и поговорила с ним о Ларисе Огудаловой, идеальном театре и любви к провокациям.
О выборе
Не могу не спросить — почему «Бесприданница»?
Мне были предложены несколько названий. Я выбрал «Бесприданницу». В свое время я очень сильно впечатлился спектаклем «Бесприданница» Мастерской Петра Фоменко, он меня тогда сильно зацепил в творческом плане. Не то что бы я мечтал ставить «Бесприданницу», но из предложенных вариантов я понял, что этот текст можно попробовать интересно сделать. Собственно, это был единственный критерий, по которому я выбирал произведение.
Пьеса старая. Кажется, все уже сделано, сказано, показано. Что нового можно сделать с этим текстом?
Классическое произведение тем и хорошо, тем и привлекательно, что таит в себе бездонный кладезь интерпретаций. Тем более для современного художника, который живет в пространстве постмодернизма. Ты можешь любые аллюзии — временные, политические, творческие, интеллектуальные, художественные — вплести в текст и получить с одной стороны непредсказуемый результат, но, с другой стороны, совершенно нетривиальный. Поэтому, когда речь заходит о любом классическом произведении, будь то «Анна Каренина», или «Преступление и наказание», или «Месяц в деревне», возникает масса ассоциаций с тем, что происходит с тобой, с твоей жизнью, жизнью знакомых, друзей... Ты понимаешь и чувствуешь этот хрестоматийный текст абсолютно уникально. К примеру, ни для кого не секрет, что в «Бесприданнице», все вертится вокруг одного персонажа — Ларисы Огудаловой. И то, какая она, кто она, какое значение она имеет для людей, окружающих ее, на этом основывается любая интерпретация этой пьесы. Если Лариса просто глупышка, красивая девчонка, ничего особо не соображающая в жизни, беззаветно влюбленная в Паратова — это одна история. Она действительно не единожды была уже обыграна в разных постановках. Если она стерва, хищница, маленькая копия своей мамаши, которая вырастет и станет такой же меркантильной бабищей, то и этот образ из нее можно вытащить. Предпосылки есть в тексте. А может быть, она играет всеми — и Паратовым, и Кнуровым, и Вожеватовым, и всеми остальными. Это другая интерпретация, чуть менее избитая. А то, как я сделаю эту историю... Надеюсь, будет какой-то необычный вариант, но об этом я сейчас не могу вам говорить. Этого я и сам пока не знаю...
Какую публику ждете на вашем спектакле?
Я считаю, что зритель не зависит от регионального расположения. Зритель московский ничем не отличается от зрителя пензенского, на мой взгляд. Мы живем в настолько обновляемом пространстве, что и возраст уже нивелируется, и способ восприятия. Бабушки семидесятилетние говорят по мобильному телефону, а дедушки ездят на гироскутерах. Мы смотрим кино, телевидение, серфим в интернете. Мы привыкаем к приемам, которые там используются. Например, фильм Квентина Тарантино «Криминальное чтиво» — классика кинематографа. А ведь этот фильм является примером нелинейного повествования. Еще тридцать лет назад старшее поколение зрителей сказало бы — что за бред! Сейчас сознание настолько изменилось, что этот прием стал обыденным и его спокойно можно использовать в театре. Поэтому мысль о том, что есть какой-то особенный зритель, для которого надо придумывать особенный театр, по-моему, ерунда.
Об актерах
Вы уже бывали в Пензе. Какие у вас остались впечатления о городе и местных актерах?
Об актерах исключительно положительные. Мне повезло работать с двумя ведущими артистками пензенского театра — Натальей Старовойт и Галиной Репной. Они совершенно восхитительные во всем, начиная от профессионализма, дисциплины, умения слышать режиссера, до реализации тех задач, которые я перед ними ставил. Они очень открыто пошли на все эксперименты, на все, что я просил их делать. И это было прекрасно, потому что ты, как режиссер, находишься в райских условиях. Ты не тратишь силы, время на уговоры артистов, на глубинные погружения в «а зачем?». В разговоры типа «а вспомните, пожалуйста, как там у Пушкина...» и так далее. Это отнимает очень много времени. Это можно делать, но это непродуктивно. У режиссера есть замысел, задача актера его воплотить. Все. Ваши артисты это понимают, а мне и желать больше нечего. Пензенские артисты голодны до хорошей, продуктивной, активной работы, не боятся экспериментировать и менять себя. Кому это может не понравиться?
Что касается города, я его практически не видел. Я жил в гостинице при театре, и мой маршрут был: репетиция, приход с репетиции, поход в магазин за продуктами, возвращение домой, сон и опять репетиция. Я приезжал наездами — на три-четыре дня и уезжал. Поэтому и ничего толком не увидел. В Пензе в нескольких шагах от Драматического театра музей Мейерхольда, но я туда ни разу не дошел. Я вообще домосед страшный. «Не выходи из комнаты — не совершай ошибку...»
В каких еще провинциальных городах вы работали?
Я ставил в Канске, это в Красноярском крае. Городок маленький и немного депрессивный, что ли... Молодежь оттуда уезжает в Красноярск, но при этом там очень хороший театр и очень сильные артисты. Мне с ними совершенно кайфово поработалось. Мы сделали один очень хороший эскиз — это когда несколько режиссеров собираются, делают наброски спектакля, а затем руководство театра наиболее удачные эскизы берет в работу и предлагает сделать полноценную постановку. Классный опыт. Это дисциплинирует, подогревает азарт и заставляет держать себя в постоянном творческом тонусе. Потом был спектакль «Каренин» по Сигареву, который на фестивале в Красноярском крае взял кучу номинаций и получил приз за лучшую режиссуру. Мне там работалось тоже очень комфортно. Работал в Омске. Тоже там делал эскиз. По книге Кейт Дикамилло «Спасибо Уин-Дикси». Тоже маленький театрик, в котором были очень голодные до работы артисты, люди на все согласные, и с ними работать было одно удовольствие.
Вы работаете и с известными актерами. Насколько чувствуется разница? Не пытаются ли они диктовать режиссеру, что и как делать?
Пытаются. Диктуют даже. Кто-то из великих сказал, что театр — это искусство компромиссов. Но за этот год я понял одну вещь — чем на большее количество компромиссов ты, как режиссер, идешь, тем хуже в итоге оказывается спектакль. Потому что, по большому счету, только ты один знаешь, как все должно выглядеть. От компромиссов никто не выигрывает, все одинаково недовольны. Но к сожалению, пока ставить спектакли без огромного количества «если» и «тогда» — утопия. Приходится выкручиваться. К тому же в Москве артисты, да и вообще любые творческие люди, в том числе и я, сверхамбициозны. Иначе у них и не было бы шансов найти работу в этом городе. Поэтому оступаться там нельзя, затопчут мгновенно.
О любви и команде
Видела у вас на стене в соцсети цитату о том, что невозможно построить театр на любви. Вы хотите построить театр на любви, или все-таки артисты должны бояться?
Я уверен, что театр может существовать, только основываясь на любви. Театр — это любовь, а все остальное — не театр. Я лично для себя другого варианта не представляю. Если актеры не любят режиссера, режиссер не любит артистов, а все вместе не любят материал, не влюбляются в него по-настоящему, как в любимую женщину, у спектакля будет короткая жизнь, даже если он получится. Примеров тому огромное множество. Почему еще я верю в театр, основанный на любви? Потому что у меня в Луганске был такой театр — студия Deep, где мы проработали пять с копейками лет. Это были и мои ученики, и мои союзники, единомышленники. Мы были семьей. Наверное, это единственное, ради чего стоит заниматься нашей профессией. Потому что все остальное как-то мелко. И успех, и признание, и съемки в сериалах, деньги, известность — это все приятно, очень хорошо, очень этого хочется, но... У меня ощущение, если театр не существует для чего-то большего, то, наверное, лучше не надо.
Вы говорите, что важна команда. Спектакль это и свет, и сценография, и работа художника, и все на свете. Вы, например, выбрали художника?
Тут мы как раз и вступаем в пространство компромиссов. Одним из условий пензенского театра было, что художник будет местный. Я выдвинул свое условие — если художник их, то художник по свету мой. Потому что это человек, которому я доверяю на 200 процентов. А сценографию, и художественное решение спектакля я буду иметь право, ну не то чтобы навязать, но прийти к художнику со своей идеей, которую он, скорее всего, реализует. А дальше все, конечно, будет упираться и в бюджет спектакля, и в другие вещи, которые предугадать невозможно. Если говорить про художника по свету, это очень интересная история. С Нареком Туманяном мы встретились на последней моей работе в Москве, и я не очень хотел брать его в спектакль. Мне его руководство театра почти навязало. Но когда он пришел на первую репетицию, посидел еще на нескольких, а потом просто начал работать, я понял, что мне невероятно повезло, потому что я нашел своего человека, человека из своей команды. Мы мыслили, как единое целое. Это очень круто.
Зритель идет на актеров, но часто не помнит имя режиссера, не принимает в расчет того, кто создал это полотно. Не обидно?
Во-первых, создатели спектакля привыкают к своей роли, так сказать, серых кардиналов. Тем более, что люди, имеющие вес в театральном сообществе, все равно увидят работу режиссера, художника, художника по свету. У нас есть такая максима: если спектакль удается, то артисты молодцы, а если спектакль проваливается, то режиссер плохой. Если ты не готов к такому варианту развития событий, то зачем вообще этим занимаешься? Поэтому я к этому абсолютно готов и мне не страшно. А что касается артистов, то, естественно, в спектакле должны быть имена, на которые люди пойдут. Кто будет у меня в спектакле, на кого пойдут зрители Пензы, я пока не стану говорить. Распределение ролей держится в тайне даже от артистов. Мы пока еще обсуждаем некоторые кандидатуры.
Об эпатаже
Как вы относитесь к эпатажу на сцене? Вы считаете его необходимым?
Мои спектакли характеризуют как достаточно сложные, с точки зрения режиссерского языка, экспериментальные, новаторские. Мне же как раз кажется, что я глубочайший консерватор. Я не люблю грязь, не люблю мат, вызывающую «обнаженку» и игры с сексуальными извращениями. Притом, что это все в театре вполне допускаю. Это может быть прекрасно, сильно, оправданно... Просто мне как-то неблизко. По моему скромному мнению, артист имеет право выйти на сцену голым только в том случае, если этим есть что сказать, а не ради того, чтобы показать какие мы смелые. В таком смысле эпатаж мне не близок. Я люблю, когда зритель считывает смысл, а не просто видит яркую провокационную картинку. Я за смысл. И за красоту.
Если говорить о провокации, вот это как раз мне очень близко. Я очень люблю провоцировать зрителя. Предложить какую-то идею, убедить всех в ее правильности, а потом взять и перевернуть это с ног на голову. Но сделать это логично, чтобы зритель обалдел. Провокации смыслового характера мне интересны.
Мой любимый фильм — «Бойцовский клуб» Дэвида Финчера. Когда в конце герой узнает, что Тайлер Дерден это он сам — вот это то, что называется режиссерской провокацией. Я за такие провокации. Для меня это эталон того, что должно нести искусство. Когда мозг зрителя взрывается, и от понимания он получает, простите за провокационное сравнение, ментальный оргазм.
Или противоположное чувство. Узнать, что та свинья, которую ты ненавидел долгое время, это ты сам и есть. Шок.
Да! Это же возможность переосмысления. Переосмысления всего. Что реально, а что ты выдумал? Способность мыслить и сомневаться дает человеку возможность не превратиться в тупое жвачное животное. Театр должен в этом помогать.
Вам не кажется, что люди чаще выдумывают не своих близких и знакомых, а сами себя?
Именно поэтому в театре нужно попытаться заставить людей о чем-то задумываться. О себе, о своей роли в мире, о своем месте в жизни. У меня есть ощущение, что спектаклем «Бесприданница» мне есть что сказать людям про них самих.
О кумирах
Кого вы считаете своим учителем, не скажу кумиром, но образцом?
Можно сказать и кумиром и учителем, в первую очередь, я считаю Михаила Буткевича (режиссер, теоретик театра, педагог, автор книги «К игровому театру» — прим. ред.). Несмотря на то, что мы с ним никогда не общались и даже не виделись. Он умер в 1995 году. Но его книга произвела на меня колоссальное впечатление, заставив совершенно по-другому взглянуть на театр, на место режиссера в театре, театральном пространстве, на цель, предназначение. А если говорить о моем реальном учителе, который научил меня всему, что я знаю, который привил мне любовь к театру, понимание профессии, в какой-то степени заложил все основы того, что позволило мне в итоге чего-то добиться, это мой педагог Владимир Андреевич Саган.
А про кумиров... Я не могу не восхищаться режиссерами, которые делают спектакли, приводящие меня в восторг. Например, Юрий Бутусов. Считаю, что это лучший режиссер современной в России. Он абсолютный гений. Без обиняков и плюсов-минусов. Он ничего не боится. Например, я считаю, что после его постановки «Чайки» в «Сатириконе» бессмысленно еще лет десять за эту пьесу кому-либо браться. Бутусов сделал это гениально. Он закрыл вопрос, закрыл тему.
Работа режиссера сложна. Какая составляющая имеет большее влияние на то чтобы стать хорошим режиссером — талант, труд или удача?
Труд. Однозначно. Труд и только труд. Есть прекрасный короткометражный фильм «Бешеная балерина», где Михаил Ефремов играет постаревшую балерину, и он там говорит: «Талант ничего не решает. Дураки». И это, как показывает моя практика, правда. Просто делай свое дело. Ни на что не оглядывайся, просто долби в одну точку, как тот самый дятел. Пока не пробьешь. Еще Чехов завещал, что самое главное в нашей профессии — умение терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую и мне не так больно. И это мой девиз и как человека театра и девиз по жизни. Умей нести свой крест и веруй. Собственно, я этим и занимаюсь.
О семье и мечте
Вы очень увлеченный человек, кажется, все время отдаете работе. Кроме того, часто приходится уезжать в другие города. Как семья реагирует?
Моя жена театровед и театральный критик. Мы с ней в одной лодке. Если у нее есть возможность поработать, а у меня есть возможность посидеть дома с ребенком, мы это реализуем. Как только у меня появляется активная работа, в последнее время ее больше, чем у моей жены, то, естественно, она хранит очаг, а я где-то там что-то делаю. Мы оба очень сильно любим театр, знаем его изнутри, это та важнейшая вещь, которая нас связывает. Моя жена с нетерпением ждет всех моих спектаклей, премьер. Она все их смотрит. Я очень много с ней советуюсь в процессе работы. Можно сказать, что, по большому счету, я и режиссером-то стал благодаря ей. Это человек, который заставил меня стать лучше, заставил больше читать, больше смотреть, больше думать, более критично относиться к своей работе, не думать, что я гений. Это очень круто, когда человек, который рядом с тобой, тебе не врет.
А не бывает таких моментов, когда она или вы говорите «да к черту уже этот театр, пойдем отдохнем, забудем»?
Да я всегда об этом говорю! Давай это бросать! Ты будешь заниматься какой-то работой, а я буду сидеть с ребенком. Я больше не могу, не могу! Хватит! После каждого спектакля это говорю. Такие истерики моей жене приходится терпеть, но что делать, такого человека выбрала.
Как вы отдыхаете? Случаются же такие счастливые моменты.
Сегодня такой счастливый момент. Ребенок у бабушки, я отдыхаю. Как я отдыхаю, для тех, кто меня знает, не секрет — я играю в компьютерные игры. А помимо этого, когда удается, можно поехать на моря, поваляться с книжкой, хотя в последнее время чаще стал читать с электронных носителей. Просто прогуляться. Я очень люблю прогулки по ночной Москве после просмотренного спектакля, когда мы идем с моей Настей час-два до очередной станции метро и просто разговариваем. Это очень хороший релакс.
Есть ли мечта?
Да. Есть. Раньше была мечта поставить спектакль в Москве, я это сделал. Дальше надо было искать какую-то новую мечту и это было непросто. Потому что, когда ты достигаешь чего-то, возникает опустошение. Мечта — это же что-то несбыточное, что маячит совсем за горизонтом и, в принципе, достичь этого невозможно. Сидя в Луганске, будучи не режиссером, а ассистентом преподавателя на кафедре театрального мастерства в местном институте, думать, что ты можешь поставить спектакль в Москве, очень смешно. Но мечталось.
Сейчас моя мечта — возродить театральную студию Deep. Возродить ту команду и существовать как театр, у которого есть свой репертуар, своя эстетика. Я понимаю, что даже всей моей жизни может не хватить для того, чтобы это реализовать. Но это мечта, которая теперь есть, и смотреть на нее отсюда, издалека, очень приятно. И идти к ней, в том направлении очень хочется.
Интервью — Елена АНТОНОВА
Источник: Городской интернет-журнал «Среда»