«Пензенская правда» В областном драматическом театре не просто поставили спектакль по произведению Лермонтова, но и дописали за гения финал
«Вадим» плюс...
Говорят, что это единственная в мире инсценировка романа «Вадим». Отдаю должное всем участникам дерзкого эксперимента (автор инсценировки — Анатолий Гуляев, режиссер-постановщик — Денис Хуснияров) — не всякий решится на соавторство с гением...
Роман Лермонтова «Вадим» — произведение неоконченное. Но почему бы нам не согласиться с автором, оставившим его именно в таком — открытом — виде?
К тому же, если вдуматься, окончание у романа все-таки есть: это очевидный и ясно ощущаемый сплав исторических, социальных и нравственных проблем, побуждающих нас к чувству и к размышлению. А разве не этот конечный результат украшает всякое достойное произведение?
Мне скажут: «Да как же в драме обойтись без конкретной развязки, ведь есть же законы жанра». (Кстати, на законы жанра при необходимости любят покивать самые рьяные новаторы).
Я и не спорю, но мне представляется, что даже знаменитое чеховское ружье, попавшее на сцену, вовсе не обязательно должно стрелять в каждом финале. Иногда его зловещее молчание с прицелом в будущее много страшнее и убедительнее эффектного выстрела. Как вопросительный знак неопределенности драматичнее восклицательного знака надуманной развязки. Как открытая дверь воображения интереснее любого заданного выхода.
Финал по принципу «дальше — тишина» открывает порой куда большее пространство для зрительского восприятия и фантазии, ведь каждый волен избрать свой вектор на пути к авторской идее, разбудив собственные мысли и чувства, а это уже некая внутренняя духовная работа, которая в наши потребительские времена имеет особую цену...
«Произведение отчаяния»
Не стоило, пожалуй, дописывать за Лермонтова его юношеский роман, стоило попытаться извлечь сценическое решение из того, что оставил нам автор. Думаю, что и сам Михаил Юрьевич вряд ли смирился бы с новой редакцией — тут, глядишь, по горячности его нрава и без дуэли бы не обошлось.
И в самом деле, неужто он без посторонней помощи не додумался бы до той развязки, которую нам предложили в спектакле: измученный гордыней Вадим, жаждущий любви, но движимый неутолимым чувством ненависти, хрипит в смертельной петле назло самому Господу Богу. Круто, но не по-лермонтовски, ведь он предпочел оставить свой роман неоконченным.
Слишком многое переплелось в «Вадиме» — от исторически обусловленной стихии пугачевского бунта до личностного богоборческого протеста уязвленного жизнью человека. «Произведением отчаяния» называл Лермонтов свой роман.
«Путь терялся, решения не давались, терзали противоречия», — пишет лермонтовед Андреев-Кривич. Лермонтов то отстранялся от «Вадима», то вновь возвращался к нему, задаваясь глобальными вопросами, на которые не знала ответов сама эпоха.
Молодому автору было тогда не более 20 лет, и он, конечно же, не предполагал, что его «произведение отчаяния» выполнило свою творческую миссию уже только тем, что впитало в себя жгучие проблемы своего времени. И не только своего...
Рукопись романа была обнаружена много лет спустя после смерти Лермонтова. Страница с заголовком была явно отрезана. Скорее всего, Лермонтов сделал это сам в опасные для него 1837-1841 годы. Название роману дали впоследствии издатели.
Не хватило Лермонтова
Для нас, причастных к Лермонтову, роман интересен еще и тем, что его действие разворачивается на берегах Суры, в окрестностях Тархан и в других узнаваемых местах, охваченных когда-то «веселым мщением» крестьян. Некоторые трагические эпизоды Лермонтов, что называется, списал с действительности, а правда обязывает быть внимательными не только к ее общим очертаниям, но и к деталям.
Между тем историческая — «пугачевская» — часть спектакля выглядела, как мне показалось, несколько сумбурной, словно бы наскоро «сфотографированной» с общеизвестных киношных образцов.
Меня не оставляло ощущение вторичности, когда разыгрывались и другие сцены: бытовые, любовные — не в духе Лермонтова, а скорее в стилистике Островского. Совершенно инородными выглядели и современные языковые вольности.
Одним словом, в спектакле по Лермонтову мне не хватило... Лермонтова — благородства писательского почерка, поэтической глубины и той умной душевной силы, которая придает его произведениям поистине эпический размах.
Увы, классика в своем благородном обличье отсутствует сегодня не только на сцене. Обыватель вместе со вкусом «еще той» колбасы утратил и литературное чутье. Да и многие продвинутые служители искусства искренне считают классику отжившей и пригодной разве что для их личного творческого самовыражения по принципу «я и Пушкин».
Однако вернемся к нашему спектаклю: он, как говорится, состоялся. И драма, скажу я вам, получилась бойкой и совсем нескучной, покорив заинтересованного зрителя и энергичным действием, и полной самоотдачей артистов, и... той самой, нелермонтовской, развязкой тоже. Во всяком случае аплодисменты были вполне искренними и продолжительными.
Лариса Качинская